Как ролевая игра, "Злоключения служанок" - это безусловный эпический провал и лично для меня повод никогда не садиться за один игровой стол с Гарретом самому и не советовать этого никому из своих знакомых.
Сама идея ставить эксперименты на людях - безответственна, неэтична и отвратительна. Разговоры о полученном де от игроков согласии смешны, ибо из обсуждения ясно, что участники не очень-то представляли, на что соглашались. Концепция добра и зла, на которой всё было построено, плоска и примитивна. Эксперимент абсолютно не показателен, ибо изначально был организован так, что не мог дать никакого результата, кроме заранее заложенного. Утверждение о том, что без рельсов нельзя реализовать сколько-нибудь глубокие сюжетные коллизии, выдаёт недостаток опыта и скудность мастерского инвентаря.
Но самое главное - я не знаю, кем надо быть, чтобы считать удачной игру, которая принесла игрокам одни только сплошные негативные эмоции и никакого катарсиса. Что касается всех этих разговоров о том, что, дескать, получилось произведение искусства... Не удержусь от соблазна цитирования:
Цитата
Почему мы любим искусство? Почему художественные ремёсла - понятно: они украшают жизнь. Но почему мы вновь и вновь слушаем музыку, от которой душа содрогается, читаем, забыв о молоке на плите, про разбитые сердца, исковерканные судьбы, смерти, трагическое одиночество? Мало нам своих неприятностей? Есть древнегреческое объяснение - катарсис, возвышенное удовлетворение и просветление через сопереживание.
Древнее объяснение не вполне убеждает, загадочной остаётся природа просветления. Почему сильное сострадание в действительной жизни не оставляет места для побочных чувств, к тому же отрадных, а искусство именно послевкусием и замечательно? Или дело только в том, что в искусстве всё понарошку? Игра в горе, постыдный вздох облегчения на неблизких похоронах? Это циничное истолкование всё-таки не кажется справедливым, одним сопереживанием всё-таки не исчерпываются причины просветления. Снова вспомним Библию.
“Книга Иова” считается таинственной. Самое темное её место - ответы Бога многострадальному Иову. Вместо того чтобы утешить, объяснить, ответить по-существу, Бог, торжествуя, проводит перед мысленным взором Иова величественную вереницу чудес Своего Творения: звёзды, льды, моря, пустыни, зверей, птиц, словно заново восхищённо перелистывает созданную Им книгу жизни. По счастливому выражению Честертона Создатель отвечает восклицательным знаком на вопросительный, и непостижимым образом этот алогичный ответ удовлетворяет Иова. Точно Иов на время перестаёт быть персонажем бытия и встаёт на точку зрения Творца, посвящается в общий замысел Творения, и пыл требовательного скорбного вопрошания разом иссякает.
Поставим опыт, взбунтуем какого-нибудь литературного героя. Пусть князь Андрей взывает к Толстому, ищет справедливости, ропщет, зачем тот отнял у него невесту, впустил французов в отцовское поместье, надругался над его жизнью, убил, наконец? И Толстой мог бы ответить: посмотри лучше на плавное и захватывающее движение моего эпоса, разве оно не зачарует тебя, разве с этой высоты не потеряешь ты из виду свою маленькую горемычную судьбу? Утешь я тебя, Пьера Безухова, княжну Марью - ничего этого не было бы, от великого романа осталась бы в лучшем случае мелодрама.
Другой пример. Один замечательный литератор с оторопью, чуть ли даже не с негодованием дивился на Пушкина, равно благословившего и друзей-каторжан “в мрачных пропастях земли”, и друзей-сановников, “в заботах... царской службы” приложивших руку к расправе над декабристами. У этого литератора были бы все основания негодовать, скажи такое Пушкин в частном разговоре. Но в том то и дело, что стихи - древняя катапульта гаромонии - вынесли поэта на тот творческий, авторский ярус мира, где благословения заслуживают все - уже одним фактом своего участия в действе, потому что для автора не бывает нелюбимых героев, будь персонаж даже злодеем!
Вот она, кажется, главная причина катарсиса, искусственного просветления. Не столько сопереживание, сколько изменение угла зрения. Сквозь магический кристалл искусства вдруг удаётся разглядеть скрытое для невооружённого глаза, как сквозь закопчёное стекло - ущербное солнце во время затмения. Мы перестаём быть персонажами, фигурами на доске - хоть бы и ферзями - и видим на короткое время всю партию. Нас берут в со-Авторы, и новое, не свойственное нам зрение различает просвет: и мы утешаемся, не обманываясь. Это драгоценное самочувствие я рискну назвать истиной. Но понимаемой не как формула или, чего доброго, руководство, а как состояние. Искусство и есть один из наиболее приемлемых способов существования истины, во всяком случае, по эту сторону жизни.
Сергей Гандлевский, "Метафизика поэтической кухни" (1998)