Немного «творчества», Проза

[DMRem]

Без названия
(но любовь здесь определенно замешана)

Я открыл глаза, и весь окружающий мир навалился на меня. Он даже не дал мне нескольких секунд на пробуждение, не дал тех необходимых мгновений, чтобы подготовиться к его нападению. Нет. Он был как всегда жесток и неумолим, именно поэтому, видимо, он до сих пор и существует. И это было тяжело, так тяжело, что я снова закрыл глаза и, перевернувшись на другой бок, тихонько застонал, сжал глаза что есть сил, пытаясь снова уйти из этого мира в мир снов — пускай там не было розовых слонов и прочей сказочной ерунды, но даже кошмар я желал увидеть более, чем пробудившись, созерцать потолок своей комнаты.

Я снова открыл глаза. На душе было паршиво. Но хуже всего было то, что я осозновал, что не существует такой таблетки, приняв которую это паршивое чувство уйдет, нет такого средства, которое может вернуть все назад, нет человека, который мог бы хоть как-то помочь, облегчить мою участь. Нет. Это чувство останется и будет продолжаться весь день, мешая работать, постоянно заползая в мои мысли в самый неподходящий момент, заставляя меня ходить немного сутулясь, лицемерно смеяться или улыбаться на шутки друзей, не чувствуя веселости в душе или даже просто не слушая, что они там говорят…

Я сел на кровати и потер лицо ладонями. Не полегчало. Немного посидев, я все же надел тапочки и поплелся в ванную, вернувшись из которой минут через десять с влажным лицом, я плюхнулся назад в кровать и застонал. Я хотел сжаться, свернуться калачиком, превратиться в маленькую точку, стремящуюся к нулю, но вместо этого я замер в той позе, какое приняло мое тело после падения: правая нога неудобно подогнута, голова промахнулась и упала рядом с подушкой, немного свешиваясь с дивана, одна рука передо мной, другая сзади, рот немного приоткрыт. И вот так и хотелось лежать, не шевелиться, ничего не делать, просто исчезнуть… И так я и лежал, глядя в одну точку, пока моя нога не затекла и не стала требовать хоть немного крови, а слюна сначала очень неуверенно, а затем, словно поняв, что никто ее остановить не в силах, все более резво начала стекать по щеке.

Очнувшись, я снова сел на кровать, вытер слюну и поморщился от ощущения коликов, которое возникло, когда кровь хлынула в выпрямившуюся ногу. А затем проснулся Разум. Как я это определил? Очень просто: когда просыпается Разум, он тут же начинает говорить, говорить много и убедительно. А без него ведь было очень даже неплохо вот так лежать на диване…

«Пора с этим кончать, ты не находишь?» — нотки сочувствия и жалости звучали в его голосе. — «Ну, сколько ж можно-то? Хватит! Давай откровенно, это никуда не заведет. Ты же это осознаешь, не так ли? Ты прекрасно понимаешь, что вы слишком разные».

Я встал. Я осмотрелся по сторонам. Я снова сел.

«Сегодня! Ты сделаешь это сегодня! Ты понял меня, сопляк!? Помучаешься немного и начнешь все заново. Хватит! Ты же убиваешь себя. Когда в последний раз ты искренне смеялся, а?»

Умеет Он задать провакационный вопрос! Я поднялся и стал ходить по комнате, внимательно слушая, что он мне говорит. Порой я кивал головой, соглашаясь, порой я шептал, что это неправильно, нечестно. Я ходил из угла в угол своей комнаты, в буквальном смысле разговаривая с самим собой, пока не устал и не сел в кресло. Было раннее утро, солнце только-только начало свою ежедневную пробежку по небесам, и поэтому в комнате был тот интимно-утренний свет, который так прекрасен, когда он будет тебя, нежно пробиваясь сквозь твои веки, и ты открываешь глаза на встречу новому прекрасному дню… бла-бла-бла… сейчас он навевал на меня лишь дремоту и желание умереть.

«Нет! Не надо! Ты же знаешь, будет только хуже! Не делай этого! Ты, что, псих!?» — тараторил Разум, но моя рука уже тянулась к ящику, в котором хранились ее фотографии, подарки, некоторые ее вещи. Я открыл его и достал небольшой блокнотик. Его обложка была шершавая, а бумага была несколько необычная, папирусная, вроде, как она мне сказала. Я провел пальцами по негладкой поверхности обложки, и теплая волна прокатилась по моему телу. Я перевернул страницу так аккуратно и нежно, словно передо мной был не блокнот, а нечто вроде оригинала Библии — столь же ценное и хрупкое, внушающее благоговейный трепет. И, о да!, этот блокнот внушал трепет. Это был сборник стихотворений, написаных ею и так или иначе касавшихся меня, а также в него она записала все те стихотворения, что я читал ей вслух. Она их все запомнила и записала сюда. А затем подарила мне на день рождения. Помню, я был так потрясен этим подарком, что не мог вымолвить и слова, и она подумала, что он мне не понравился. Глупость! Я был от него без ума!

Я перечитывал строки, а память рождала те события, которые были связаны с каждым из этих стихотворений. Дочитав, я также трепетно положил его на место и достал стопку фотографий.

«О, нет», — простонал Разум.

И как только я увидел ее глаза, ее улыбку, ее волосы, в которые я так любил «закопаться», тут же миллион образов замельтишили перед моим взором, сердце ускорило свое биение, а глаза противно защипало.

— Какого черта! — сказал я вслух. — Я люблю ее! Она любит меня! Что может быть важнее в этой чертовой жизни!? Что важнее: дурацкая твоя гордость или любовь?

Я снова стал ходить из угла в угол, но на этот раз более активно, так, что через некоторое время у меня закружилась голова.

«О, боги! Но ведь ты же не можешь так! У нее есть другой мужчина, черт тебя дери!»

— И что?

Если бы у Разума было физическое обличие или хотя бы лицо, он бы закатил глаза: «Ты знаешь. Ну, сколько можно? Будь мужчиной в конце концов!»

— То есть взять и уйти от нее, да? Предать ее, предать свои чувства? Это ты называешь по-мужски?

«Не тупи! А она не предает тебя?!» — Разум уже начал кричать, а я не люблю, когда кричат. — «Ты же понимаешь, что это нечестно по отношению к тебе, и тебя это злит, и делает несчастным. Она ТРАХАЕТСЯ с другим!» — он знал, как сделать мне больно. — «Ты, значит, для души, люблю и все такое; а он — по-богаче и по-старше — для ублажения физических потребностей: рестораны, курорты, секс в машине, мне продолжать?! Знаешь, что я думаю по этому поводу? Хочешь это знать?»

— Нет! Не хочу! Заткнись!

«А я скажу тебе. Я думаю, что она ШЛЮХА!»

— ЗАТКНИСЬ!

«Именно так! Шлюха! И ты так же думаешь! Ведь в конце концов, я же твой разум!»

— Заткнись! Черт побери, замолчи! Я хочу увидеть ее. Я поеду сейчас к ней, у меня еще есть время перед работой. Заскочу, поздороваюсь. Я хочу обнять ее, поцеловать. Хочу ощутить ее дыхание, дотронуться до ее кожи, услышать ее голос и утонуть в нем.

Я начал собираться. Апатия прошла, сменившись жуткой работоспособностью, словно во мне заменили батарейки. Я носился из угла в угол от возбуждения — Я люблю ее — собирал бумаги и бросал их в кейс — Я люблю ее —, на ходу пытался надеть носок — Я люблю ее —, пропрыгав несколько секунд на одной ноге, я решил отложить это на потом и принялся за брюки. Закончив сборы, я остановился перед зеркалом, окинул себя критическим взглядом, заметил, что рубашка несколько мятая, поэтому застегнул пиджак; подхватил кейс и вышел на улицу.

Через двадцать минут я был на ее пороге и звонил в дверь, но никто не отвечал. Я простоял несколько минут, позвонил еще раз, но ответом снова была тишина. Порывшись в кэйсе, я достал визитку и ручку. Немного подумав и не родив ничего оригинальнее, чем «Здеся был я», начертал эти заветные слова на бумажке и воткнул ее в щель между дверью и косяком. Посмотрев на номер квартиры, я улыбнулся себе — много воспоминаний, очень много. Сейчас я чувствовал себя гораздо лучше, чем с утра, можно даже сказать, что я себя чувтствовал также хорошо, как с утра — плохо.

Я спускался вниз на лифте, насвистывая себе что-то под нос. Чудесный теплый денек, после работы обязательно ей позвоню. Или даже заскочу. Двери лифта открылись, и я застыл… время, казалось, замедлило свое течение, звуки приглушились, а яркость окружающего мира поугасла. Я чувствовал, как часто и больно забилось мое сердце, отдаваясь оглушительными ударами в висках так, что у меня закружилась голова. Ноги ослабли, и хотелось уступить их желанию согнуться в коленном суставе, а ладони мгновенно стали влажными, лоб покрылся испариной.

Я сделал шаг на непослушных ногах вперед и попытался выдавить из себя улыбку, она получилась жалкой и больше походила на усмешку.

— Привет! — как можно беззаботнее сказал я.

Она не ожидала меня увидеть, так же как и ее любовник. Они стояли, взявшись за руки и смотрели на меня. В ее глазах читалась растерянность, она не знала что делать или сказать. Я сделал второй шаг. Дробь в висках уже начала приобретать характерный звук боевых барабанов, а моя секундная слабость превращалась в ярый гнев. Мои губы исказились еще больше — теперь это была уже настоящая ухмылка, а глаза полыхали ненавистью. Я все еще смотрел на них. Они смотрели на меня.

— Привет, — слабо проговорила она.

Моя ладонь непроизвольно сжалась в кулак. Я ненавижу ее! Мне захотелось наброситься на них, избить обоих, мне хотелось кричать, ругаться матом, разбивать и ломать, уничтожать все, что попадется мне на глаза. Вместо этого я сделал третий шаг. В душе все полыхало. Я чувствовал, как прилипла рубашка к спине, а дышать стало тяжело, я осознал, как же здесь душно, и очень захотел поскорее выбраться отсюда, из этого проклятого подъезда на свежий воздух. Там я смогу расслабить галстук, расстегнуть пуговицу на вороте и вдохнуть полной грудью.

Время вернулось в свое обычное русло. Я отвернулся и, все еще ухмыляясь, быстрым шагом вышел на улицу.

Я шел куда-то так быстро как только мог. Мне было совершенно безразлично куда. Я забыл о работе и обо всем прочем. На ходу я оттянул галстук и растегнул рубашку. Моя походка была отрывиста, дергана, я был весь на взводе, как натянутая струна или пружина. Звонок телефона заставил меня подпрыгнуть, со стороны это, наверное, казалось очень забавным. Дрожащими руками я достал сотовый из чехла — это была она. Хотелось закричать, но что-то в горле не позволяло и звука сделать. Размахнувшись, я со всей силы швырнул трубку подальше от себя и с удовлетворением отметил, как та разлетелась на кусочки, ударившись о дерево. Поблизости была скамейка, и я сел на нее и несколько секунд сидел с прямой спиной, напряженный и готовый уничтожить весь белый свет. Но вдруг все прошло. Отхлынуло, как волна. И слабость овладела моим разумом и телом: она согнула мой позвоночник, она заставила мои руки дрожать еще сильнее, она ослабила мою шею так, что я не мог удержать на ней головы. Беспомощьность, жалость к самому себе, гнев, все еще стучавший в висках, но с каждым ударом становившийся все слабее, безысходность… Я закрыл глаза ладонями и заплакал…

Разум молчал…