Мартин Мюррей Обретает Бессмертие, короткий рассказ

[Стеклодув]

Вышел тут у меня с одним человеком спор по поводу торсионных полей. Я-то стою на позиции, что это шаманство от науки... Но вот любопытной стала идея, и родился этот рассказ. Скорее даже зарисовка. О том, что люди предполагают и о том, как всё могло бы обернуться на самом деле...

Мартин Мюррей обретает бессмертие

«For we which now behold
These present days
Have eyes to wonder
But lack tongues to praise»
Уильям Шекспир

Профессор Трисмегист сидит в глубоком кресле, потирает козлиную бородку и мрачно смотрит на приборы.
Левая панель. Пульс, частота дыхание, интенсивность потоотделения… И так далее, и тому подобное. Всё в норме. Состояние Мартина Мюррея удовлетворительно.
Правая панель. Приборы регистрируют излучение во всех мыслимых диапазонах. Электромагнитное поле, инфракрасное и ультрафиолетовое излучения, радиационный фон, звуковые колебания, включая инфра- и ультразвуковые частоты… Даже гравитационное поле. Учтено всё, что только можно учесть. Пока что приборы не регистрируют ничего необычного. Только излучение в инфракрасном диапазоне, означающие присутствие в комнате человека.
Центральная панель. Видеоэкран. Камера находится под потолком, так, чтобы давать обзор всей комнаты. Комната заполнена приборами, датчиками, микрофонами, резервными камерами, которые вряд ли потребуются. Из-за переплетений кабелей не видно пола.
В центре комнаты – койка. На ней полулежит Мартин, оплетённый системой датчиков.
Мартин нервничает, профессор видит это по приборам на левой панели. Но это нормально. Все добровольцы нервничали перед экспериментом.
Профессор вздыхает и кивает Джону – своему ассистенту. Пора приступать.
Это уже третий эксперимент. Предыдущие не дали ничего. Если провалится и этот, финансирование лаборатории остановят. Последний шанс. На этот раз всё должно пройти гладко.
Джон отдаёт несколько указаний младшим помощникам, переключает нужные тумблеры.
На правой панели загораются несколько огоньков, показания приборов меняются, фиксируя излучение во всех диапазонах.
Через секунду показания изменяются показания приборов на левой панели – Мартин испуган. Он чувствует, как что-то начинает меняться. Как он сам начинает меняться.
Изменения становятся видимыми. Мартин постепенно исчезает. Его руки истончаются, льётся кровь. Красные искры вспыхивают на экране яркими искрами, прежде чем исчезнуть. Мартин кричит. Динамики дают возможность услышать ужас, звучащий в этом крике, приборы на левой панели – увидеть.

Они все кричали. Два добровольца, вот уже третий, один за другим. Без семьи, без связей, без работы, без медицинской страховки. И без претензий, как они сами заверили в контрактах. Им просто нужны были деньги. Только один из них интересовался сутью экспериментов, но Трисмегист дал чёткое распоряжение не разглашать информацию больше необходимого. «Исследование торсионных полей и возможностей расширения сознания», так говорили испытуемым. Они думали, что это будут какие-то наркотики или даже исследование их снов. Лучше добровольцам не знать, что им предстоит. Они ведь могли и отказаться от эксперимента. Тогда бы финансирование прикрыли уже давно.
Профессор прикрыл глаза. Почти сразу же экран заполнился ярким светом. Приборы на правой панели зашкалило. Приборы на левой панели перестали регистрировать какие-либо данные. Все камеры выходят из строя.
Мартин исчез. Как и двое до него.

Преобразование человека в чистую энергию. Следующая ступень эволюции. Новый виток прогресса. Бессмертие.
Трисмегист тяжело вздохнул. Долгие исследования, попытки уловить неведомое излучение, жаркие споры с учёными-ретроградами… Они никогда не понимали его…
Наконец, зацепка, нить, ведущая к величайшему открытию, которое только может вообразить себе человек…
Способ преобразовать человека в энергию, в чистое сознание, в личность без тела найден. Он работает, действительно работает. Только вот энергия, едва появившись, утекает неведомо куда. И нет способа отследить её, нет способа связаться с преобразованными… Если они вообще есть, если после преображения человек продолжает существовать, а не исчезает бесследно.
Были проведены два эксперимента. Убиты два человека. Профессор и хотел бы провести предварительные эксперименты на животных, но метод преобразования подходил только для человеческого сознания.
Два эксперимента… И ничего. Люди исчезли. Трисмегист был уверен, что они перешли в иную форму существования, но вот военные, которые финансировали лабораторию, - нет. И как их убедить в обратном, если с преображёнными добровольцами невозможно было связаться? Он-то обещал военным идеальных солдат. Невидимых, в мгновение ока способных перемещаться куда угодно, убивающих прикосновением к разуму врага…
Были испробованы все способы. Изменены все параметры настройки приборов, разная интенсивность воздействия, различные временные интервалы фаз преобразования…
Всё впустую.
Это был третий эксперимент. Если и на этот раз не будет никакого отклика с той стороны, на исследованиях можно будет ставить крест.

Трисмегист скребёт бороду, отвлекаясь от воспоминаний. Бросает взгляд из-под густых бровей на побледневшего Джона.
- Есть хоть что-нибудь? – устало спрашивает профессор, хотя уже знает ответ.
Джон кусает губу, пробегает взглядом по приборам, в попытке найти хоть малейшее колебание.
- Нет, профессор. Ничего. Как и всегда.
Трисмегист мрачно кивает. Всё кончено.
- Скажи Марку, чтобы он составил отчёт об эксперименте и послал наверх. Пусть возьмёт прошлый отчёт и заменит имя Роберта Дорема на Мартина Мюррея. Всё равно ничего нового нет. Лабораторию я сам опечатаю.
- Профессор… - Джон бледен, волосы растрёпаны, на его лице – недельная щетина, а глаза красные от лопнувших сосудов, - Это конец?
- Да.
- Что теперь будет?
Профессор Трисмегист усмехается. Торсионные поля – уже прошлое. Но у него есть достаточно идей, которые могут заинтересовать доверчивых людей. Доверчивых и богатых.
- Достань мне свинцовый ящик. И кота. Возьми из приюта, мне нужен здоровый кот.
- Зачем?
Трисмегист нервно смеётся.
- Будем заниматься квантовой механикой.


Мартин не может закрыть глаза. Он не может пошевелить рукой. Он не может даже вздохнуть. У него нет тела, только сознание. И всё же он видит. Видит пустоту вокруг и огни в ней. Море тусклых огней, где каждая искра – это человек. Море тусклых огней далеко от него. Он думает, что они внизу, но низ и верх теперь не имеют для него смысла.
И два огня наверху. Более яркие, более… отчаянные. Мартин знает, что они такие же, как он сам теперь. Он знает многое из того, о чём раньше не мог и помыслить. Чего Мартин не знает, так это что делать ему с новым знанием?
Мартин легко может преодолеть любое расстояние – это вопрос мысли. Но меняется от этого только узор огней вокруг. Он не может ни к чему прикоснуться. Он не может ни с кем поговорить. Он не может даже закричать, ведь у него нет рта. Зато он знает, что эта фраза – «у меня нет рта, но я должен кричать» - принадлежит перу Харлана Эллисона.
Мартин только видит огни и знает то, что не хотел знать.
Мартину становится холодно, но он знает, что это всего лишь его воображение – единственное, что у него есть. И от этого знания ему хочется плакать.
И ещё он знает, что это – навсегда.
Мартин Мюррей обрёл бессмертие.

[Стеклодув]

Кое-что есть.
Вот, например: герой тот же, но история другая. Никаких связей нет.

Ложь

Лифт не работал уже пятый год. Мартин привычно нажал кнопку три или четыре раза, даже не предполагая теперь увидеть красный огонёк. Маленький ежедневный ритуал, бессмысленный, но успокаивающий, внушающий уверенность – всё идёт, как и шло.
Мартин быстро сбежал с лестницы и вышел на улицу, напевая что-то себе под нос. Сегодня ему предстояла важная встреча – его девушка, Мэри, пригласила его на какое-то семейное торжество, чтобы познакомить с родителями.

Он был счастлив. Он был великолепен. Родители Мэри, Фрэнк и Габриэлла, смеялись над его остротами, всегда изящными и уместными. Габриэлла улыбалась его комплиментам, а Фрэнк, когда они остались одни в гостиной, сказал, что всегда хотел иметь такого сына.
На ровном слое древней пыли были отчётливо видны его следы. Истлевшее кресло угрожающе скрипело и раскачивалось, изъеденный молью и временем помпезный красный бархат расходился по швам.
В пустоте комнаты гулким эхом отдавались обращённые ко второму креслу неумелые комплименты о прекрасных глазах и молодости.
Вино из пыльной треснувшей бутылки, которую Мартин держал над хрустальным бокалом Мэри, стекало со сгнившей столешницы на разбитый пол…

Вновь и вновь Мартин перебирал графики и диаграммы. Он нервничал. Он знал, твёрдо знал, что недостаточно подготовился. Думал, не в первый раз, он и так всё знает… Однако теперь, когда до его доклада оставалось пять минут, он с ужасом понял, что совершенно не готов. Если бы у него был хотя бы день… Но исправить ничего было уже нельзя.
То и дело промокая платком лоб и нервно улыбаясь, он вышел к собранию директоров, поздоровавшись с каждым из них за руку, оттягивая неизбежное. Долго, нарочито аккуратно он развешивал на стенде графики.
Но, наконец, наступил момент, когда речь нельзя было откладывать дальше.
В зале висела напряжённая тишина. Прокашлявшись и отпив воды, Мартин начал доклад.

Это был провал. Он не мог ответить ни на один их вопрос, не мог даже понять, какой график к чему относится… И его выступление всё длилось и длилось. Человек в сером костюме, один из директоров, внушавший Мартину безотчётный страх, задавал один вопрос за другим, просил повторить и уточнить… Под конец он чуть ли не обвинял Мартина в разорении компании.
Мартин был на грани потери сознания.

Белым пятном на серой стене, где местами обнажилась кирпичная кладка, выделялся ватманский лист, приклеенный скотчем. На нём разбегались в разные стороны кривые линии графиков, от руки нарисованных почти высохшим красным маркером.
Мартин обречённо оправдывался перед обломками длинного стола, разломанного надвое.
На трёхногом стуле покрывался пылью серый костюм.

Мартин лежал на смертном одре, окружённый детьми и внуками, и вспоминал свою жизнь.
«И всё же, я прожил достойную жизнь, - думал он, - несмотря даже на то увольнение с первой работы».
Воспоминание о старом позоре заставило его поморщиться, и он тяжело закашлялся. Кто-то из внуков тут же заботливо подал ему стакан воды. Мартин благодарно кивнул, сделал глоток и… не почувствовал вкуса воды, как не чувствовал веса бокала. С ужасом он наблюдал, как стекло тает в его руке.
- Что-то не так, папа? Тебе плохо? – испуганно спросил Джордж, младший сын Мартина.
Старик не мог вымолвить ни слова, лишь разевал и вновь закрывал рот, как рыба, вытащенная из воды. На его глазах лица его детей и внуков сливались в цветное пятно, блекли, отступали куда-то в тени, пока совсем не исчезли. Призрачное эхо их голосов ещё несколько секунд гуляло по комнате, но стихло и оно.
Мартин беспомощно смотрел на обвалившиеся стены его комнаты, на осколки стекла на полу и дорожку его следов в толстом слое пыли. Пружина просевшей кровати больно впилась ему в бок.
Он поднял взгляд и сквозь прореху в стене увидел город и небо над ним. Мартин закричал. И кричал до тех пор, пока сердце не перестало биться в его груди.